– Твою мать… – с чувством сказал бывший матрос, а потом громко проорал в сторону вокзала все, что он думает о Смоленске, о пулеметчике, упомянув отчего-то Создателя, перечислив поименно всех апостолов и все прочее, о чем я просто не решаюсь написать.

Пулемет в растерянности больше не стрелял, а Артузов многозначительно произнес:

– Уважают!

– Русское слово сильнее пулемета, – хмыкнул я и, отстранив Артура, спустился вниз на перрон.

Спиной услышал, как Артузов сообщает все, что обо мне думает, но куда бывшему инженеру тягаться с революционным матросом?

С удовольствием размяв ноги, успевшие устать от поездки, крикнул, обращаясь в сторону одного из окон, закрытых фанерой громко спросил:

– Эй, смоляне, а товарищ Смирнов далеко?

– И на кой… он тебе? – донесся откуда-то сбоку голос.

Судя по голосу, отозвался сам начальник Смоленской губчека, мой старый «шекснинский» знакомец.

– Игорь Васильевич, перестань хулиганить, – весело проорал я. – Знаешь ведь, что свои прибыли.

В ответ услышал фразу, от которой едва не сел прямо на грязный перрон.

– Свои в это время дома сидят, а сейчас только чужие шастают! Кто такой будешь?

Едва удержавшись, чтобы не обозвать начальника Смоленского чека Матроскиным, миролюбиво сказал:

– Да свой я, свой.

Можно бы еще добавить, «свой, буржуинский», но шутку могли и не оценить.

– Товарищ Смирнов, я Артузов. Выходите, документы показывать стану.

О, так это Артур появился. Приятно. Вот пусть теперь отдувается.

Откуда-то, едва ли не прямо из стены вышел начальник Смоленского губчека – Игорь Васильевич Смирнов почти не изменившийся с нашей последней встречи. Крепкий коренастый мужчина, разве что обзавелся животиком, что выглядит странно в наше время. Хотя это могло быть и от сидячей работы, несоблюдения режима.

Подойдя к нам, прищурился:

– Кажется, голоса знакомые.

Вытащив из внутреннего кармана очки, напялил их, хмыкнул:

– А вот теперь можно и документы предъявлять.

Артузов без звука передал свой мандат. Смирнов, прочитав его содержание, уважительно покачал головой и вернул документ владельцу. Я уже приготовился предъявлять свои «верительные грамоты», но товарищ Смирнов, переведя на меня взгляд, заулыбался и протянул руку:

– А вас, товарищ, я помню. Если не ошибаюсь, Аксенов?

Отвечая на крепкое рукопожатие, я принялся тараторить:

– Игорь Васильевич, приносим вам свои извинения. Поняли, что о нашем прибытии вас не предупредили. Артур Христианович доложит о том товарищу Дзержинскому, виновные будут наказаны.

Я поймал удивленный взгляд Артузова, подмигнул ему – мол, сейчас отмажу, но мой друг неожиданно сказал:

– Товарищ Смирнов, приношу вам свои извинения. Это только моя вина. Можете отправить телеграмму товарищу Дзержинскому.

– Ладно ребята, все в этой жизни бывает, – великодушно отозвался Смирнов. – Вы лучше людей выгружайте, а бронепоезд на запасные пути надо отогнать. Как сделаете – милости прошу ко мне чай пить.

Глава 8. Купание красной дéвицы

Попить чайку у товарища Смирнова удалось только поздним вечером, потому что вначале следовало разместить личный состав – моих красноармейцев и «внештатников», сотрудников Особого отдела ВЧК, а Артузову еще и пристроить своих новобранцев. С размещением личного состава включая командование (то есть, нас с Артуром), поступили просто: так и остались жить в вагонах, только бронепоезд загнали на запасной путь верстах в двух от вокзала. Далековато, конечно, да и жесткие полки всем надоели, но в самом Смоленске из-за близости фронта искать свободные помещения бесполезно – все, что можно занять, уже занято либо красноармейцами из запасных частей, либо тыловиками. А что тут творилось недавно, когда готовилось наступление, просто не представляю. Говорят, даже городскую тюрьму использовали. Так что уж лучше узкая вагонная полка, нежели неизвестно что. Даже Татьяна не сильно возражала. Сказала, что хотелось бы поспать на настоящей кровати, но куда деваться? Ну хотя бы выспится, потому что при тряске она спать не может, из-за чего уже сутки бодрствует. Странно… Когда ехали из Архангельска, дрыхла без задних ног, а здесь…

Еще девушка просила узнать, есть ли в городе баня с женским отделением. Барство, конечно, идти в баню, если на дворе лето, погода жаркая, а через город течет Днепр, ну да ладно, женщины, как известно, народ капризный. Того гляди, Танька еще и мыло запросит.

Половину новобранцев-особистов Артур в этот же день сдал под расписку военному комиссару, а уж тот переправит парней в Витебск в распоряжение начальника особого отдела Западного фронта. Со второй сотней, предназначенной для Юго-Западного фронта сложнее – этим придется дожидаться попутного состава на Белгород, а уже оттуда в Киев. Я еще в начале пути интересовался у Артузова, а не проще ли отправлять новобранцев из Москвы прямо в Киев, а не делать крюк, на что главный контрразведчик Советской России скуксился и пояснил, что особые отделы армий должны сами подбирать себе сотрудников – грамотных, толковых, политически благонадежных. Но беда в том, что армейское командование хороших бойцов не отдаст, а кому нужны плохие? И грамотных бойцов в Красной армии не завались, да и сами красноармейцы не желают служить в особых отделах, потому что эти отделы не пойми что – и не армия, и не чека. Вот и приходится давать распоряжения на места в губернские чрезвычайки, чтобы те проводили специальные комсомольские наборы и отправляли в распоряжение ВЧК молодых, грамотных и политически устойчивых людей. Губчека проводили и посылали, а теперь следовало доставить пополнение на фронт, чем он и занят, хотя это и не его работа. Правда кто должен заниматься доставкой новобранцев тоже неясно, так что же теперь делать? Вот и приходится крутиться.

С одной стороны, мой друг прав, а с другой, как я понял, в центральном аппарате ВЧК наличествует определенный бардак. Хотя, возможно, я и ошибаюсь.

– Владимир Иванович, а вы не сводите девушку на речку? – поинтересовалась вдруг Татьяна.

Вот те раз. Я же только что подумал о реке. Но идти на Днепр мне отчего-то не хотелось.

– А зачем на речку-то сразу? – попытался увильнуть я. – Потерпи немножко, я в город кого-нибудь пошлю, баню отыщем, там и помоешься.

– Я уже двое суток не мылась, скоро по мне блохи плясать начнут, – не унималась дочь кавторанга. – И голова четыре дня не мыта. Так вы проводите, или мне кого другого попросить?

Вот ведь шантажистка. Знает же, немаленькая засранка, что никому не доверю. Вздохнув, я уныло сказал:

– Пошли.

Поставив в известность дежурного (вечного нашего Кузьменко), мы пошли к реке. Идти всего минут десять, а дорогу я знал еще по моему времени, так как в Смоленске бывать приходилось. Разумеется, город совсем не тот, что я помнил с конца двадцатого-начала двадцать первого века. И дома пониже, и зелени больше, и на пыльных улочках туда-сюда разъезжают телеги вместо разнообразных иномарок.

Многострадальный Смоленск – ворота в Россию. Какая бы не случалась война в нашей истории, враг шел именно через Смоленск: и ляхи, и французы. Про немцев говорить не стану, потому что до июня сорок первого года остался ровно двадцать один год.

Кажется, город, раскинувшийся над величественным Днепром, так и остался где-то в семнадцатом столетии накануне нашествия короля Сигизмунда. Дело портил только трамвай, время от времени катившийся по проложенному в булыжнике пути.

Весь город умещался внутри крепостной стены, раскинувшись на холмах. Впрочем, на той стороне Днепра видны еще дома, но из-за зелени их не рассмотреть. Самые большие дома – трехэтажные, и то лишь на двух улицах, зато великое множество церквей. А там, похоже, еще и католический костел. Не удивлюсь, если где-то обнаружится и синагога. Пожалуй, из всех провинциальных городов, виденных мной, Смоленск – самый европейский и в тоже время очень русский.